Грегори Хаус, доктор медицины, вот-вот станет историей. Зато его создатель Хью Лори покидать нас не собирается — напротив, скоро он намерен приехать в Украину с концертным туром, посвященным выходу музыкального альбома. А потом, возможно, мы будем зачитываться его детективами... Это ли не повод поговорить?
читать дальшеХью Лори, только войдя, сразу извиняется за свой «помятый», а-ля доктор Грегори Хаус, вид. Хотя мне нравится. «Я ушел прямо со съемок. После интервью – обратно». В руке — черная лаковая трость с надписью House, MD. «Трость — это теперь часть меня. Когда режиссер говорит: Action! — я сразу начинаю хромать…»
Хью Лори я знаю уже семь лет. Первое впечатление от встречи с ним — это его удивительно голубые глаза и… застенчивость. И серьезное выражение лица, с которым он отпускает свои шуточки. Кажется, этому учат в Кембридже. Потому что такая же привычка у его университетских друзей — Стивена Фрая и Эммы Томпсон.
Наверное, трудно все время сохранять небрежно небритый вид?
Очень трудно… Кроме шуток, для этого используется специальный аппарат. Потому что серию, где действие продолжается один день, иногда снимают дней по восемь. Не поверите, но гораздо труднее сохранять небрежный вид, чем быть просто опрятным. Но это шоу-бизнес!
А что за аппарат?
Ну аппарат, наверное, нашли в тюрьме, где-нибудь в Колумбии… К жертве присоединяют электрод, который генерирует статическое электричество, от которого волосы «встают дыбом». В таком виде их подкрашивают.
Джеймс Хью Лори родился 11 июня 1959 года в Оксфорде. Он был младшим из четырех детей доктора Уильяма Лори. Отец Хью был гордостью Кембриджа, олимпийским чемпионом по гребле.
Понравился бы ваш доктор Хаус, глотающий викодин на работе, вашему отцу, как вы думаете?
Помилуйте, викодин Хаус принимает от боли! Думаю, Хаус бы заинтриговал моего отца. По крайней мере, я надеюсь на это… Хотя мой отец ничего общего с Хаусом не имел. Он был очень вежлив с пациентами...
Я последовал по стопам отца, но не достиг его уровня. Он был отличным гребцом. Он участвовал в двух Олимпиадах: в Берлинской 1936 года и в Лондонской 1948 года. Я продолжил занятия греблей в университете, но жизнь атлета, готовящегося к Олимпиаде в 30–40-х, очень отличалась от жизни атлета 80-х. Это каждодневный упорный труд.
Совершенно другая история по сравнению со старым добрым любительским спортом 30-х. Мне нравилось заниматься греблей, но я не хотел посвятить этому всю свою жизнь. Я об этом не очень жалею. Иногда слеза подкатится (чешет глаз), но одна таблетка адвила быстро разгонит эту грусть. В Англии мало кто серьезно занимается спортом или просто бегает. Если англичане побегут, то непременно остановятся на чашечку чая. Вы никогда не увидите меня бегущим…
В детстве Лори много играл в театре, даже выиграл театральный конкурс в школе, но от него ожидалось, что он, как и отец, станет врачом. По иронии, так и случилось: Хью стал телевизионным доктором Хаусом.
«Когда я обсуждаю наше детство со своими братьями и сестрами, оказывается, что у всех нас о нем разное представление. Мой брат старше меня на шесть лет. Мои сестры ко времени моего рождения уже покинули отчий дом. Я помню, что рос сам по себе. Такое одиночество развило у меня активное воображение. Сам себе рассказывал истории, придумывал игры и разные ситуации – как я борюсь с драконом…
Я не помню, когда мы в последний раз виделись все вместе, если честно. Одна сестра живет на Восточном побережье Америки. Другая — на востоке Англии. Брат — в Шотландии».
Хью все же последовал по стопам отца. Учился в тех же alma mater. Сначала — элитарный Итон. Затем — Selwyn College в Кембриджском университете. Там он занимался антропологией и греблей, но вскоре по состоянию здоровья был вынужен оставить спорт. Тогда-то Хью и присоединился к студенческому театру Кембриджа Footlight, где он познакомился со Стивеном Фраем и Эммой Томпсон.
«В школе я действительно увлекался антропологией, так что мои намерения изучать эту науку в университете были искренними. Потом я увлекся греблей, но заболел ангиной, и спорт пришлось оставить. А потом пришла другая болезнь – «актерская лихорадка», из-за нее пришла пора расстаться и с антропологией. Так что мое образование было пустой тратой денег налогоплательщиков. Надеюсь, когда-нибудь я с ними расплачусь… Частями».
Как часто вы общаетесь со Стивом и Эммой и о чем говорите?
Мы еженедельно переписываемся. Говорим о политике, о новой паре обуви… (Рассматривает свои кожаные ботинки.)
Считается, что обувь способна многое рассказать о ее обладателе. В начале Sunset Boulevard Уильям Холден — вернее, голос за кадром — рассуждает о том, что о человеке можно судить по его обуви: какие ботинки он надевает, насколько стоптаны каблуки…
А потом появился Nike. Мне кажется, что нельзя судить о людях по кроссовкам. Я не говорю на «языке обуви», поскольку часто хожу в сапогах — я езжу на мотоцикле, но этот язык, наверное, еще существует. Мой отец чистил свою обувь. Он принадлежал к поколению, которое ухаживало за своими вещами. Отец покупал дорогие ботинки, которые он носил по десять-двадцать лет, ухаживал за ними, носил в ремонт, чистил... А я не чищу. Наше поколение этого не делает, но теперь никто и не делает такой обуви, какую носил мой отец. Сознательно производят вещи, которые рассыпаются на части через год, а то и через месяц. Никому не выгодно делать обувь, которая носится по двадцать лет. Таков мир… Вы только послушайте меня — ну что за старый зануда!
Каков ваш ежедневный распорядок?
У меня нет распорядка кроме ежедневных съемок и бокса раз в неделю. Бокс отлично прочищает мозги (конечно, если ударят в голову, то скорее наоборот...). Это физическая игра в шахматы, но в тысячу раз быстрее. Отличный антидот к моей работе. Иногда три минуты на ринге могут показаться как тысяча лет.
С кем бы вы хотели оказаться на ринге?
С маленьким ребенком. В идеале — с четырех-пятигодовалым. Не старше. Ну или с Рикки Хаттоном.
Вам предстоит музыкальный тур в Украину с промоушеном вашего диска «Пусть говорят». Боитесь? И, кстати, расскажите о ваших предыдущих турах.
Я совсем не стесняюсь признать, что ужасно боюсь туров. А мой первый тур – это самое страшное, что со мной происходило в жизни, включая прыжок с парашютом.
Мое первое выступление состоялось в Гамбурге. Я и раньше понемногу выступал. Но в Гамбурге, перед тем как подняться на сцену, я вдруг понял, что нам предстоит развлекать публику целых два часа. Я уже начал подумывать, не включить ли мне незаметно пожарную тревогу… Но у музыки своя жизнь, своя энергия. По крайней мере, у моей музыки. Хотя это вовсе не означает, что во время следующего представления страх пропал. Никуда он не делся. Это кошмарный, леденящий кровь опыт, как и полагается всему хорошему, что есть в жизни.
Каков музыкальный состав группы?
Со мной играют те же музыканты, с которыми я записал диск. Гитарист Кевин Брайт, клавишник Патрик Уоррен, басист Дейв Пилч. Будет, правда, другой барабанщик. Ударником у нас был Майкл Блэр, а Винсент Хенри играл на духовых. Винсент может сыграть на всем! Он может играть одновременно на двух саксофонах. Я не знаю, каким образом, но он это умеет. Но очень трудно собрать всех вместе. Кевин — канадец, Майкл — американец, но живет в Швеции, Винсент обитает в Вирджинии.
Вы как-то использовали свои музыкальные способности в шоу о Хаусе?
Я бы хотел, чтобы в шоу было больше музыкальных сцен, потому что музыка помогает понять, как работают мозги доктора Хауса. Вернее, математический элемент музыки, алгебра музыки, которая задает новый тон моему персонажу.
Конечно, если мне скажут: «Вот доктор Хаус садится и начинает играть Рахманинова», я на это отвечу: «Нет, не будет Хаус играть Рахманинова!» По той простой причине, что я не играю Рахманинова.
Почему вы решили записать альбом?
Случилось так, что замечательный человек Конрад Уитни, который работает в лондонском Warner Music Entertainment, спросил меня, хочу ли я записать альбом. Мой ответ: «Спасибо, нет!» А потом я подумал, что если сейчас этого не сделаю, то через десять лет пожалею, потому что такая возможность представляется единожды. Я люблю музыку и хотел бы поделиться этой любовью с другими. Когда Конрад спросил меня, с каким продюсером хотел бы работать, я, особо никого не зная, выбрал Джо Хенри. Он был продюсером альбома моего идола — Аллена Туссена. И так мы потихоньку записали мой альбом. Завершающим штрихом последней сессии стал момент, когда пришел Том Джонс и спел последнюю песню. Это было великолепно.
Как выбирались песни?
Это песни Миссисипи 30-х годов. Мне нравится отыскивать забытые песни. Никто их не знает. Никто не слышал. Впрочем, нет: несколько песен довольно известны. Я ездил с Алленом в Новый Орлеан посмотреть, как он работает. Я даже подыграл на пианино! Он стоял позади меня, и я очень волновался, потому что не мог видеть выражение его лица. Закатывает ли он глаза — «О, Боже!» — или нет… Он сам играет на фортепьяно как ангел. И я очень люблю звук его голоса. Несколько песен исполняет Ирма Томпсон.
Как началось ваше увлечение блюзом?
О, это давняя любовь. Мне было одиннадцать. Я только помню, как мои волосы встали дыбом. Это было как гром среди ясного неба. Я не знаю, откуда пришло откровение, — я ничего тогда не знал о блюзе, он просто со мной заговорил. И до сих пор говорит.
Первый американский блюз, который я услышал, был не новоорлеанский. Кажется, это был Лайтнинг Хопкинс или Хаулин Вулф. Наверное, моим первым кумиром, который играл — собственно, он же его и создал – блюз дельты Миссисипи, был Мадди Уотерс. Я влюбился в звук его гитары, но потом, не помню почему, стал играть на пианино. А когда я открыл для себя Профессора Лонгхэйра, все мосты были сожжены.
В первом шоу, которое я поставил с моим другом Стивеном Фраем, мы использовали музыку Профессора. Я на этом настоял. Это была запись, которую он сделал для Пола Маккартни, как это ни странно. Ее записали во время свадьбы Пола и Линды на Queen Mary, и Пол сам заплатил за студию. Для обложки использовали фотографию, которую сделала Линда.
Как называлась эта песня?
Going to New Orleans... У меня есть одна теория. Мне кажется, все музыканты делятся на две психологические категории. Первые играют сидя — например, пианисты. Они обычно сидят в глубине сцены. А гитаристы хотят всегда быть на первом плане. Они стоят на сцене, потому что хотят быть в центре внимания. Это другой психологический типаж.
Я люблю играть на пианино, и если мне удается уделить музыке часок-другой, то день удался. В моей семье все владеют музыкальными инструментами, мы часто играем вместе, под брендом Von Crap Family («Лажовая семейка»). Мои дети играют лучше, чем я в их возрасте. Самое большое счастье для меня — играть вместе с ними или просто слушать их.
Вы можете дать определение блюзу?
Что вы! Я прочитал множество книг о блюзе, но его невозможно объяснить, как невозможно объяснить юмор. Попробуйте, например, объяснить юмор Вудхауза.
Вы встречали когда-нибудь человека, подобного вашему Хаусу?
Нет, никогда. Хаус — это детектив, который раскрывает все представляющиеся ему случаи. Как Коломбо. Я не помню эпизода с Коломбо, когда он не смог бы поймать преступника. А вы? Были серии, в которых Хаус не справлялся с поставленной задачей, но дело не в этом.
Дэвид Шоу, сценарист сериала — там много сценаристов, но он у них альфа-лидер, — с самого начала держал в голове фигуру Шерлока Холмса. Этот замысел принадлежал ему, и следует отдать ему должное. Я не могу точно сказать, сознательно ли он пытался создать нового Шерлока Холмса или это был лишь некий смутный ориентир. Но такой элемент в сценарии присутствует. Там есть загадка, есть дедуктивный метод, есть распутывание клубка улик. В этом смысле Хаус — холмсовский персонаж.
Между прочим, сам Холмс был написан с хирурга. Артур Конан Дойл был дипломированным врачом. Не очень хорошим – по его собственному признанию. Наставником Дойла был хирург Джозеф Белл, который в свободное от операций время развлекался тем, что угадывал род занятий того или иного человека: «Этот — водопроводчик, судя по походке и по мозоли на большом пальце…» Так что эта история просто совершила полный круг и вернулась в исходную точку.
К счастью, у меня очень маленькие мозги, поэтому я никогда ничего не планирую. Я никогда не думаю: «Ну вот, в этом году снимусь в четырех независимых проектах, а в следующем году...» Я не из тех людей. Я просто живу день за днем, никогда не думаю о будущем и о жизни после жизни. Конечно, Хаус стал частью меня, и я об этом не жалею. Я никогда не буду жаловаться на то, что Хаус — моя персональная тюрьма. Просто потому, что это очень хорошая тюрьма, с интернетом и горячим душем.
Как вы думаете, почему женские персонажи «Хауса» приходят и уходят, а мужские остаются?
Да, мужчины остаются, как дурной запах… Потому что женщины привносят конфликт. Это очень важно для такого персонажа, как Хаус, который неспособен на продолжительные отношения.
Вот карьера Оливии движется по космической траектории, Лиза снимается в другом шоу. И у Дженнифер Моррисон новое шоу, которое я смотрел вчера и возгордился. Вообще, я чувствую себя как гордый родитель.
Намерен ли Хаус завести роман с кем-то из существующего состава?
Это невозможно. Если сложить возраст всех девушек, будет только половина моего возраста. Хотя кто знает… Это очень непредсказуемое шоу. Кто знает, что напридумали сценаристы, пока мы с вами разговариваем. Они держат все в секрете. Может быть, армия молодых девушек на подходе, и я должен буду их любить. Кто-то ведь должен делать эту грязную работу.
Вы бы хотели попасть в руки доктору Хаусу?
Хаус знает, что делает. Если вы сами или любимый вами человек в опасности, то лучше Хауса никого нет. Даже если он плохо побрит, смешно подстрижен и у него плохие манеры, ну и пусть. Я перетерплю плохие манеры. Это если опасность серьезна. Но если мы говорим просто о гриппе или о ногте, вросшем в палец, это уже другой разговор…
Как поживает обещанная вами серия из шести шпионских романов, которые вы пишете? Какова реакция на вашу книгу «Продавец оружия» у иностранной аудитории?
Я срываю все дедлайны… У вас ведь тоже есть дедлайны? (Киваю.)
Как однажды сказал Дуглас Адамс: «Я обожаю дедлайны. Мне нравится тревожный свист, с которым они проносятся мимо».
О реакции аудитории на книгу сказать ничего не могу, но первый язык, на который была переведена моя книга, был, как ни странно, шведский. Тогда я как раз снимался в «Маленьком Стюарте» с Джиной Дэвис, которая, помимо множества своих талантов, говорит на шведском. Она приехала в Швецию по студенческому обмену и заговорила по-шведски, как Лоуренс, который выучил арабский за три дня.
Да, я имел наглость согласиться на написание шести книг. В шпионском жанре — что-то между Яном Флемингом и Томом Клэнси. Но с юмором. Даже получил задаток. Не знаю почему, но я не могу вспомнить ни одного британского героя, который был создан за последние пятьдесят лет… за исключением Джеймса Бонда и Гарри Поттера. Вот я и пытаюсь создать британского героя. Так что можете меня поставить рядом с автором Гарри Поттера.
Американцы, напротив, любят создавать героев. Мне часто говорят, что Хаус — это антигерой, он плохо относится к окружающим. Но я считаю, что у него есть героические качества. Он во что бы то ни стало хочет знать правду и игнорирует мнение других во имя правды. Английским сценаристам такая фигура не по плечу. Либо они не смеют создать подобного героя, либо им просто это не интересно. Я лишь догадываюсь, почему это так.
Англичане сторонятся любого напора, демонстративной самоуверенности. Мы настолько склонны осуждать такое поведение как заносчивость, что готовы зайти сколь угодно далеко в противоположном направлении — умалиться, стушеваться. Американцы в целом куда менее склонны к таким демонстрациям. Они просто не видят причин играть в эту игру. А это именно всего лишь игра. Впрочем, я еще не готов опубликовать эту теорию. Она в процессе развития.
Кто оказал на вас литературное влияние?
Я в огромном долгу перед Вудхаузом. Это не значит, что я когда-нибудь достигну его ума и элегантности, но постоянно ощущаю его присутствие. Например, моя первая книга написана от первого лица. Как «Дживс и Вустер».
Став Хаусом, я перестал читать, засыпаю на полстранице. Это уже много лет одна и та же страница, потому что я не могу запомнить, о чем написано в верхней половине страницы. Я никогда не закончу читать эту книгу.
Вы как-то сказали, что никогда не будете денежным консультантом...
Это верно. Я время от времени встречаюсь с моим консультантом и через полчаса перестаю понимать, о чем он говорит, – подписываю все, что он дает мне на подпись.
Вы много тратите?
Нет, у меня очень простой вкус. Единственная экстравагантность — это мотоциклы.
Задумывались ли вы когда-нибудь над тем, чтобы, так сказать, омолодиться?
Мое шоу смотрит аудитория от восемнадцати до сорока девяти. И когда мне исполнилось пятьдесят, я, наверное, должен был это почувствовать. Но не почувствовал.
Я не хочу обижать молодых актеров, но зрителя привлекает не внешний вид актера, а его персонаж. Например, моим детям нравится фильм с Джином Хэкменом, в котором ему за семьдесят. Деннис Франц, Питер Фальк – замечательные телеактеры. Конечно, Питер был красавцем, но важнее то, как на него реагировала аудитория.
Вы переехали в Америку всей семьей?
Нет. Старший сын учится в университете в Англии, так что мы проводим много времени в самолетах.
В домашней обстановке я довольно склочный тип. Наверное, для моих близких лучше, если я далеко.
Когда согласился на роль Хауса, я как-то не подумал о том, что это означает долгую разлуку. Впервые я услышал о Хаусе, когда был в Намибии. Знаете, где это? Несколько страниц сценария пришли ко мне по факсу. Это был единственный факс в Намибии. Меня все это не могло не заинтриговать.
Cо мной общались как с единственным кандидатом. Я уверен, что были опробованы 845 других актеров, но я не хочу об этом знать.
Вы снимаетесь в основном на американском телевидении?
Мне все равно, снимаюсь ли я в английском либо норвежском фильме или участвую в радиошоу Намибии, — главное, чтобы оно было хорошее. В настоящее время на американском телевидении сконцентрировано огромное количество отличных сценаристов. Это замечательное время. А возможно, конец замечательной эпохи… Тут вступают в действие экономические законы: фрагментация аудитории столь далеко зашла, что невозможно сконцентрировать аудиторию достаточной численности, чтобы окупить дорогую постановку.
Но у вас в запасе есть ремесло писателя…
Писатель — творец собственной вселенной. Он сам вызвал ее к жизни и сам контролирует все детали ландшафта. Актер не создает ничего — он лишь сухая колючка или горстка пыли в ландшафте, созданном кем-то другим. Писатель — бог, актер — смертное создание. Звучит претенциозно, правда? Это совсем, совсем другая часть мозга, другое физическое ощущение. Мне нравится быть и тем и тем. Очень нравится. Аминь!
Как происходила подготовка каждой серии?
На каждую серию уходило по девять-десять дней. Я получал сценарий за неделю до съемок. Потом за три дня до съемок мы читали его за столом. В зависимости от результатов читки сценаристы дорабатывали материал. На сорокатрехминутный эпизод уходило около девяти дней. Потом монтаж, звук, иногда замена диалога… Так что около месяца. И у сценаристов уходил примерно месяц, потому что текст очень техничен. У нас были врачи-консультанты, которые все досконально проверяли. Но даже они иногда после беседы со сценаристами говорили, что перезвонят позже, потому что никогда не слышали о той или иной болезни. Так что все, что происходило в шоу, научно проверено.
Обращаются ли к вам, как это было у доктора Чехова, за медицинским советом?
Иногда людям любопытно знать, насколько я владею материалом. Будем называть вещи своими именами: я снимаюсь в шоу уже столько, что за это время мог бы стать дипломированным врачом. Иногда начинаю притворяться, что знаю, о чем говорю. Но, как я уже сказал, у меня маленький мозг: не загадываю далеко вперед и забываю то, что в прошлом. Я уже начисто забыл медицинскую проблему, которую Хаус разрешил два дня назад. Поэтому я никогда не стану хорошим врачом. Но вы правы: иногда — не часто, слава Богу — меня просят навестить больного.
Дразнят ли вас в Англии за то, что вы снялись в ролике L’Oreal? И пользуетесь ли вы рекламируемым товаром?
Наверное, согласно контракту я должен ответить «да». И наверное, когда я сижу в гримерном кресле и разгадываю кроссворд судоку, я должен настаивать на том, чтобы использовалась косметика только этой компании. Я забываю им напоминать! Когда я шел на встречу с представителями L’Oreal, был очень скептически настроен. Это не мой мир, я его не понимаю. Но должен сказать, что эти ребята меня просто обаяли. Мне предложили такую сумму, что я посчитал невежливым отказаться от предложения, потому что могу на эти деньги сделать что-то хорошее. Построить школу в Сьерра-Леоне, например… Этого я делать не буду, но все деньги пойдут на благотворительность, так что я морально подготовился к тому, что меня будут дразнить.
Расскажите о вашем фильме «Апельсины», в котором вы влюбляетесь в дочь друга семьи. Ее играет двадцатилетняя красавица Лейтон Мистер.
Да, мы сняли фильм по очень забавному сценарию о любви пятидесятилетнего мужчины к двадцатилетней девушке. Хочу уточнить: я ИГРАЮ пятидесятилетнего, именно играю! Как ни странно, он более невинен, чем его молодая пассия.
С кем из животных вы бы сравнили себя?
С золотой рыбкой. Я вижу только то, что передо мной.
читать дальшеХью Лори, только войдя, сразу извиняется за свой «помятый», а-ля доктор Грегори Хаус, вид. Хотя мне нравится. «Я ушел прямо со съемок. После интервью – обратно». В руке — черная лаковая трость с надписью House, MD. «Трость — это теперь часть меня. Когда режиссер говорит: Action! — я сразу начинаю хромать…»
Хью Лори я знаю уже семь лет. Первое впечатление от встречи с ним — это его удивительно голубые глаза и… застенчивость. И серьезное выражение лица, с которым он отпускает свои шуточки. Кажется, этому учат в Кембридже. Потому что такая же привычка у его университетских друзей — Стивена Фрая и Эммы Томпсон.
Наверное, трудно все время сохранять небрежно небритый вид?
Очень трудно… Кроме шуток, для этого используется специальный аппарат. Потому что серию, где действие продолжается один день, иногда снимают дней по восемь. Не поверите, но гораздо труднее сохранять небрежный вид, чем быть просто опрятным. Но это шоу-бизнес!
А что за аппарат?
Ну аппарат, наверное, нашли в тюрьме, где-нибудь в Колумбии… К жертве присоединяют электрод, который генерирует статическое электричество, от которого волосы «встают дыбом». В таком виде их подкрашивают.
Джеймс Хью Лори родился 11 июня 1959 года в Оксфорде. Он был младшим из четырех детей доктора Уильяма Лори. Отец Хью был гордостью Кембриджа, олимпийским чемпионом по гребле.
Понравился бы ваш доктор Хаус, глотающий викодин на работе, вашему отцу, как вы думаете?
Помилуйте, викодин Хаус принимает от боли! Думаю, Хаус бы заинтриговал моего отца. По крайней мере, я надеюсь на это… Хотя мой отец ничего общего с Хаусом не имел. Он был очень вежлив с пациентами...
Я последовал по стопам отца, но не достиг его уровня. Он был отличным гребцом. Он участвовал в двух Олимпиадах: в Берлинской 1936 года и в Лондонской 1948 года. Я продолжил занятия греблей в университете, но жизнь атлета, готовящегося к Олимпиаде в 30–40-х, очень отличалась от жизни атлета 80-х. Это каждодневный упорный труд.
Совершенно другая история по сравнению со старым добрым любительским спортом 30-х. Мне нравилось заниматься греблей, но я не хотел посвятить этому всю свою жизнь. Я об этом не очень жалею. Иногда слеза подкатится (чешет глаз), но одна таблетка адвила быстро разгонит эту грусть. В Англии мало кто серьезно занимается спортом или просто бегает. Если англичане побегут, то непременно остановятся на чашечку чая. Вы никогда не увидите меня бегущим…
В детстве Лори много играл в театре, даже выиграл театральный конкурс в школе, но от него ожидалось, что он, как и отец, станет врачом. По иронии, так и случилось: Хью стал телевизионным доктором Хаусом.
«Когда я обсуждаю наше детство со своими братьями и сестрами, оказывается, что у всех нас о нем разное представление. Мой брат старше меня на шесть лет. Мои сестры ко времени моего рождения уже покинули отчий дом. Я помню, что рос сам по себе. Такое одиночество развило у меня активное воображение. Сам себе рассказывал истории, придумывал игры и разные ситуации – как я борюсь с драконом…
Я не помню, когда мы в последний раз виделись все вместе, если честно. Одна сестра живет на Восточном побережье Америки. Другая — на востоке Англии. Брат — в Шотландии».
Хью все же последовал по стопам отца. Учился в тех же alma mater. Сначала — элитарный Итон. Затем — Selwyn College в Кембриджском университете. Там он занимался антропологией и греблей, но вскоре по состоянию здоровья был вынужен оставить спорт. Тогда-то Хью и присоединился к студенческому театру Кембриджа Footlight, где он познакомился со Стивеном Фраем и Эммой Томпсон.
«В школе я действительно увлекался антропологией, так что мои намерения изучать эту науку в университете были искренними. Потом я увлекся греблей, но заболел ангиной, и спорт пришлось оставить. А потом пришла другая болезнь – «актерская лихорадка», из-за нее пришла пора расстаться и с антропологией. Так что мое образование было пустой тратой денег налогоплательщиков. Надеюсь, когда-нибудь я с ними расплачусь… Частями».
Как часто вы общаетесь со Стивом и Эммой и о чем говорите?
Мы еженедельно переписываемся. Говорим о политике, о новой паре обуви… (Рассматривает свои кожаные ботинки.)
Считается, что обувь способна многое рассказать о ее обладателе. В начале Sunset Boulevard Уильям Холден — вернее, голос за кадром — рассуждает о том, что о человеке можно судить по его обуви: какие ботинки он надевает, насколько стоптаны каблуки…
А потом появился Nike. Мне кажется, что нельзя судить о людях по кроссовкам. Я не говорю на «языке обуви», поскольку часто хожу в сапогах — я езжу на мотоцикле, но этот язык, наверное, еще существует. Мой отец чистил свою обувь. Он принадлежал к поколению, которое ухаживало за своими вещами. Отец покупал дорогие ботинки, которые он носил по десять-двадцать лет, ухаживал за ними, носил в ремонт, чистил... А я не чищу. Наше поколение этого не делает, но теперь никто и не делает такой обуви, какую носил мой отец. Сознательно производят вещи, которые рассыпаются на части через год, а то и через месяц. Никому не выгодно делать обувь, которая носится по двадцать лет. Таков мир… Вы только послушайте меня — ну что за старый зануда!
Каков ваш ежедневный распорядок?
У меня нет распорядка кроме ежедневных съемок и бокса раз в неделю. Бокс отлично прочищает мозги (конечно, если ударят в голову, то скорее наоборот...). Это физическая игра в шахматы, но в тысячу раз быстрее. Отличный антидот к моей работе. Иногда три минуты на ринге могут показаться как тысяча лет.
С кем бы вы хотели оказаться на ринге?
С маленьким ребенком. В идеале — с четырех-пятигодовалым. Не старше. Ну или с Рикки Хаттоном.
Вам предстоит музыкальный тур в Украину с промоушеном вашего диска «Пусть говорят». Боитесь? И, кстати, расскажите о ваших предыдущих турах.
Я совсем не стесняюсь признать, что ужасно боюсь туров. А мой первый тур – это самое страшное, что со мной происходило в жизни, включая прыжок с парашютом.
Мое первое выступление состоялось в Гамбурге. Я и раньше понемногу выступал. Но в Гамбурге, перед тем как подняться на сцену, я вдруг понял, что нам предстоит развлекать публику целых два часа. Я уже начал подумывать, не включить ли мне незаметно пожарную тревогу… Но у музыки своя жизнь, своя энергия. По крайней мере, у моей музыки. Хотя это вовсе не означает, что во время следующего представления страх пропал. Никуда он не делся. Это кошмарный, леденящий кровь опыт, как и полагается всему хорошему, что есть в жизни.
Каков музыкальный состав группы?
Со мной играют те же музыканты, с которыми я записал диск. Гитарист Кевин Брайт, клавишник Патрик Уоррен, басист Дейв Пилч. Будет, правда, другой барабанщик. Ударником у нас был Майкл Блэр, а Винсент Хенри играл на духовых. Винсент может сыграть на всем! Он может играть одновременно на двух саксофонах. Я не знаю, каким образом, но он это умеет. Но очень трудно собрать всех вместе. Кевин — канадец, Майкл — американец, но живет в Швеции, Винсент обитает в Вирджинии.
Вы как-то использовали свои музыкальные способности в шоу о Хаусе?
Я бы хотел, чтобы в шоу было больше музыкальных сцен, потому что музыка помогает понять, как работают мозги доктора Хауса. Вернее, математический элемент музыки, алгебра музыки, которая задает новый тон моему персонажу.
Конечно, если мне скажут: «Вот доктор Хаус садится и начинает играть Рахманинова», я на это отвечу: «Нет, не будет Хаус играть Рахманинова!» По той простой причине, что я не играю Рахманинова.
Почему вы решили записать альбом?
Случилось так, что замечательный человек Конрад Уитни, который работает в лондонском Warner Music Entertainment, спросил меня, хочу ли я записать альбом. Мой ответ: «Спасибо, нет!» А потом я подумал, что если сейчас этого не сделаю, то через десять лет пожалею, потому что такая возможность представляется единожды. Я люблю музыку и хотел бы поделиться этой любовью с другими. Когда Конрад спросил меня, с каким продюсером хотел бы работать, я, особо никого не зная, выбрал Джо Хенри. Он был продюсером альбома моего идола — Аллена Туссена. И так мы потихоньку записали мой альбом. Завершающим штрихом последней сессии стал момент, когда пришел Том Джонс и спел последнюю песню. Это было великолепно.
Как выбирались песни?
Это песни Миссисипи 30-х годов. Мне нравится отыскивать забытые песни. Никто их не знает. Никто не слышал. Впрочем, нет: несколько песен довольно известны. Я ездил с Алленом в Новый Орлеан посмотреть, как он работает. Я даже подыграл на пианино! Он стоял позади меня, и я очень волновался, потому что не мог видеть выражение его лица. Закатывает ли он глаза — «О, Боже!» — или нет… Он сам играет на фортепьяно как ангел. И я очень люблю звук его голоса. Несколько песен исполняет Ирма Томпсон.
Как началось ваше увлечение блюзом?
О, это давняя любовь. Мне было одиннадцать. Я только помню, как мои волосы встали дыбом. Это было как гром среди ясного неба. Я не знаю, откуда пришло откровение, — я ничего тогда не знал о блюзе, он просто со мной заговорил. И до сих пор говорит.
Первый американский блюз, который я услышал, был не новоорлеанский. Кажется, это был Лайтнинг Хопкинс или Хаулин Вулф. Наверное, моим первым кумиром, который играл — собственно, он же его и создал – блюз дельты Миссисипи, был Мадди Уотерс. Я влюбился в звук его гитары, но потом, не помню почему, стал играть на пианино. А когда я открыл для себя Профессора Лонгхэйра, все мосты были сожжены.
В первом шоу, которое я поставил с моим другом Стивеном Фраем, мы использовали музыку Профессора. Я на этом настоял. Это была запись, которую он сделал для Пола Маккартни, как это ни странно. Ее записали во время свадьбы Пола и Линды на Queen Mary, и Пол сам заплатил за студию. Для обложки использовали фотографию, которую сделала Линда.
Как называлась эта песня?
Going to New Orleans... У меня есть одна теория. Мне кажется, все музыканты делятся на две психологические категории. Первые играют сидя — например, пианисты. Они обычно сидят в глубине сцены. А гитаристы хотят всегда быть на первом плане. Они стоят на сцене, потому что хотят быть в центре внимания. Это другой психологический типаж.
Я люблю играть на пианино, и если мне удается уделить музыке часок-другой, то день удался. В моей семье все владеют музыкальными инструментами, мы часто играем вместе, под брендом Von Crap Family («Лажовая семейка»). Мои дети играют лучше, чем я в их возрасте. Самое большое счастье для меня — играть вместе с ними или просто слушать их.
Вы можете дать определение блюзу?
Что вы! Я прочитал множество книг о блюзе, но его невозможно объяснить, как невозможно объяснить юмор. Попробуйте, например, объяснить юмор Вудхауза.
Вы встречали когда-нибудь человека, подобного вашему Хаусу?
Нет, никогда. Хаус — это детектив, который раскрывает все представляющиеся ему случаи. Как Коломбо. Я не помню эпизода с Коломбо, когда он не смог бы поймать преступника. А вы? Были серии, в которых Хаус не справлялся с поставленной задачей, но дело не в этом.
Дэвид Шоу, сценарист сериала — там много сценаристов, но он у них альфа-лидер, — с самого начала держал в голове фигуру Шерлока Холмса. Этот замысел принадлежал ему, и следует отдать ему должное. Я не могу точно сказать, сознательно ли он пытался создать нового Шерлока Холмса или это был лишь некий смутный ориентир. Но такой элемент в сценарии присутствует. Там есть загадка, есть дедуктивный метод, есть распутывание клубка улик. В этом смысле Хаус — холмсовский персонаж.
Между прочим, сам Холмс был написан с хирурга. Артур Конан Дойл был дипломированным врачом. Не очень хорошим – по его собственному признанию. Наставником Дойла был хирург Джозеф Белл, который в свободное от операций время развлекался тем, что угадывал род занятий того или иного человека: «Этот — водопроводчик, судя по походке и по мозоли на большом пальце…» Так что эта история просто совершила полный круг и вернулась в исходную точку.
К счастью, у меня очень маленькие мозги, поэтому я никогда ничего не планирую. Я никогда не думаю: «Ну вот, в этом году снимусь в четырех независимых проектах, а в следующем году...» Я не из тех людей. Я просто живу день за днем, никогда не думаю о будущем и о жизни после жизни. Конечно, Хаус стал частью меня, и я об этом не жалею. Я никогда не буду жаловаться на то, что Хаус — моя персональная тюрьма. Просто потому, что это очень хорошая тюрьма, с интернетом и горячим душем.
Как вы думаете, почему женские персонажи «Хауса» приходят и уходят, а мужские остаются?
Да, мужчины остаются, как дурной запах… Потому что женщины привносят конфликт. Это очень важно для такого персонажа, как Хаус, который неспособен на продолжительные отношения.
Вот карьера Оливии движется по космической траектории, Лиза снимается в другом шоу. И у Дженнифер Моррисон новое шоу, которое я смотрел вчера и возгордился. Вообще, я чувствую себя как гордый родитель.
Намерен ли Хаус завести роман с кем-то из существующего состава?
Это невозможно. Если сложить возраст всех девушек, будет только половина моего возраста. Хотя кто знает… Это очень непредсказуемое шоу. Кто знает, что напридумали сценаристы, пока мы с вами разговариваем. Они держат все в секрете. Может быть, армия молодых девушек на подходе, и я должен буду их любить. Кто-то ведь должен делать эту грязную работу.
Вы бы хотели попасть в руки доктору Хаусу?
Хаус знает, что делает. Если вы сами или любимый вами человек в опасности, то лучше Хауса никого нет. Даже если он плохо побрит, смешно подстрижен и у него плохие манеры, ну и пусть. Я перетерплю плохие манеры. Это если опасность серьезна. Но если мы говорим просто о гриппе или о ногте, вросшем в палец, это уже другой разговор…
Как поживает обещанная вами серия из шести шпионских романов, которые вы пишете? Какова реакция на вашу книгу «Продавец оружия» у иностранной аудитории?
Я срываю все дедлайны… У вас ведь тоже есть дедлайны? (Киваю.)
Как однажды сказал Дуглас Адамс: «Я обожаю дедлайны. Мне нравится тревожный свист, с которым они проносятся мимо».
О реакции аудитории на книгу сказать ничего не могу, но первый язык, на который была переведена моя книга, был, как ни странно, шведский. Тогда я как раз снимался в «Маленьком Стюарте» с Джиной Дэвис, которая, помимо множества своих талантов, говорит на шведском. Она приехала в Швецию по студенческому обмену и заговорила по-шведски, как Лоуренс, который выучил арабский за три дня.
Да, я имел наглость согласиться на написание шести книг. В шпионском жанре — что-то между Яном Флемингом и Томом Клэнси. Но с юмором. Даже получил задаток. Не знаю почему, но я не могу вспомнить ни одного британского героя, который был создан за последние пятьдесят лет… за исключением Джеймса Бонда и Гарри Поттера. Вот я и пытаюсь создать британского героя. Так что можете меня поставить рядом с автором Гарри Поттера.
Американцы, напротив, любят создавать героев. Мне часто говорят, что Хаус — это антигерой, он плохо относится к окружающим. Но я считаю, что у него есть героические качества. Он во что бы то ни стало хочет знать правду и игнорирует мнение других во имя правды. Английским сценаристам такая фигура не по плечу. Либо они не смеют создать подобного героя, либо им просто это не интересно. Я лишь догадываюсь, почему это так.
Англичане сторонятся любого напора, демонстративной самоуверенности. Мы настолько склонны осуждать такое поведение как заносчивость, что готовы зайти сколь угодно далеко в противоположном направлении — умалиться, стушеваться. Американцы в целом куда менее склонны к таким демонстрациям. Они просто не видят причин играть в эту игру. А это именно всего лишь игра. Впрочем, я еще не готов опубликовать эту теорию. Она в процессе развития.
Кто оказал на вас литературное влияние?
Я в огромном долгу перед Вудхаузом. Это не значит, что я когда-нибудь достигну его ума и элегантности, но постоянно ощущаю его присутствие. Например, моя первая книга написана от первого лица. Как «Дживс и Вустер».
Став Хаусом, я перестал читать, засыпаю на полстранице. Это уже много лет одна и та же страница, потому что я не могу запомнить, о чем написано в верхней половине страницы. Я никогда не закончу читать эту книгу.
Вы как-то сказали, что никогда не будете денежным консультантом...
Это верно. Я время от времени встречаюсь с моим консультантом и через полчаса перестаю понимать, о чем он говорит, – подписываю все, что он дает мне на подпись.
Вы много тратите?
Нет, у меня очень простой вкус. Единственная экстравагантность — это мотоциклы.
Задумывались ли вы когда-нибудь над тем, чтобы, так сказать, омолодиться?
Мое шоу смотрит аудитория от восемнадцати до сорока девяти. И когда мне исполнилось пятьдесят, я, наверное, должен был это почувствовать. Но не почувствовал.
Я не хочу обижать молодых актеров, но зрителя привлекает не внешний вид актера, а его персонаж. Например, моим детям нравится фильм с Джином Хэкменом, в котором ему за семьдесят. Деннис Франц, Питер Фальк – замечательные телеактеры. Конечно, Питер был красавцем, но важнее то, как на него реагировала аудитория.
Вы переехали в Америку всей семьей?
Нет. Старший сын учится в университете в Англии, так что мы проводим много времени в самолетах.
В домашней обстановке я довольно склочный тип. Наверное, для моих близких лучше, если я далеко.
Когда согласился на роль Хауса, я как-то не подумал о том, что это означает долгую разлуку. Впервые я услышал о Хаусе, когда был в Намибии. Знаете, где это? Несколько страниц сценария пришли ко мне по факсу. Это был единственный факс в Намибии. Меня все это не могло не заинтриговать.
Cо мной общались как с единственным кандидатом. Я уверен, что были опробованы 845 других актеров, но я не хочу об этом знать.
Вы снимаетесь в основном на американском телевидении?
Мне все равно, снимаюсь ли я в английском либо норвежском фильме или участвую в радиошоу Намибии, — главное, чтобы оно было хорошее. В настоящее время на американском телевидении сконцентрировано огромное количество отличных сценаристов. Это замечательное время. А возможно, конец замечательной эпохи… Тут вступают в действие экономические законы: фрагментация аудитории столь далеко зашла, что невозможно сконцентрировать аудиторию достаточной численности, чтобы окупить дорогую постановку.
Но у вас в запасе есть ремесло писателя…
Писатель — творец собственной вселенной. Он сам вызвал ее к жизни и сам контролирует все детали ландшафта. Актер не создает ничего — он лишь сухая колючка или горстка пыли в ландшафте, созданном кем-то другим. Писатель — бог, актер — смертное создание. Звучит претенциозно, правда? Это совсем, совсем другая часть мозга, другое физическое ощущение. Мне нравится быть и тем и тем. Очень нравится. Аминь!
Как происходила подготовка каждой серии?
На каждую серию уходило по девять-десять дней. Я получал сценарий за неделю до съемок. Потом за три дня до съемок мы читали его за столом. В зависимости от результатов читки сценаристы дорабатывали материал. На сорокатрехминутный эпизод уходило около девяти дней. Потом монтаж, звук, иногда замена диалога… Так что около месяца. И у сценаристов уходил примерно месяц, потому что текст очень техничен. У нас были врачи-консультанты, которые все досконально проверяли. Но даже они иногда после беседы со сценаристами говорили, что перезвонят позже, потому что никогда не слышали о той или иной болезни. Так что все, что происходило в шоу, научно проверено.
Обращаются ли к вам, как это было у доктора Чехова, за медицинским советом?
Иногда людям любопытно знать, насколько я владею материалом. Будем называть вещи своими именами: я снимаюсь в шоу уже столько, что за это время мог бы стать дипломированным врачом. Иногда начинаю притворяться, что знаю, о чем говорю. Но, как я уже сказал, у меня маленький мозг: не загадываю далеко вперед и забываю то, что в прошлом. Я уже начисто забыл медицинскую проблему, которую Хаус разрешил два дня назад. Поэтому я никогда не стану хорошим врачом. Но вы правы: иногда — не часто, слава Богу — меня просят навестить больного.
Дразнят ли вас в Англии за то, что вы снялись в ролике L’Oreal? И пользуетесь ли вы рекламируемым товаром?
Наверное, согласно контракту я должен ответить «да». И наверное, когда я сижу в гримерном кресле и разгадываю кроссворд судоку, я должен настаивать на том, чтобы использовалась косметика только этой компании. Я забываю им напоминать! Когда я шел на встречу с представителями L’Oreal, был очень скептически настроен. Это не мой мир, я его не понимаю. Но должен сказать, что эти ребята меня просто обаяли. Мне предложили такую сумму, что я посчитал невежливым отказаться от предложения, потому что могу на эти деньги сделать что-то хорошее. Построить школу в Сьерра-Леоне, например… Этого я делать не буду, но все деньги пойдут на благотворительность, так что я морально подготовился к тому, что меня будут дразнить.
Расскажите о вашем фильме «Апельсины», в котором вы влюбляетесь в дочь друга семьи. Ее играет двадцатилетняя красавица Лейтон Мистер.
Да, мы сняли фильм по очень забавному сценарию о любви пятидесятилетнего мужчины к двадцатилетней девушке. Хочу уточнить: я ИГРАЮ пятидесятилетнего, именно играю! Как ни странно, он более невинен, чем его молодая пассия.
С кем из животных вы бы сравнили себя?
С золотой рыбкой. Я вижу только то, что передо мной.